Разбудился от голосов. Санька препирался или ругался с бабушкой в кути. — Не может он, не может… Я те русским языком толкую! — говорила бабушка. — Я ему и рубашечку приготовила, и пальтишко высушила, упочинила все, худо, бедно ли, изладила. А он слег… — Бабушка Катерина, машину, аппарат наставили. Меня учитель послал. Бабушка Катерина!.. — настаивал Санька. — Не может, говорю.. Постой-ко, это ведь ты, жиган, сманил его на увал-то! — осенило бабушку. — Сманил, а теперича?.. — Бабушка Катерина…Я скатился с печки с намерением показать бабушке, что все могу, что нет для меня преград, но подломились худые ноги, будто не мои они были. Плюхнулся я возле лавки на пол. Бабушка и Санька тут как тут. — Все равно пойду! — кричал я на бабушку. — Давай рубаху! Штаны давай! Все равно пойду! — Да куда пойдешь-то? С печки на полати, — покачала головой бабушка и незаметно сделала рукой отмашку,чтоб Санька убирался. — Санька, постой! Не уходи-и‑и! — завопил я и попытался шагать. Бабушка поддерживала меня и уже робко, жалостливо уговаривала: — Ну, куда пойдешь-то? Куда? — Пойду-у‑у! Давай рубаху! Шапку давай!.. Вид мой поверг и Саньку в удручение. Он помялся, помялся, потоптался, потоптался и скинул с себя новую коричневую телогрейку, выданную ему дядей Левонтием по случаю фотографирования. в чем конфликт этого диалога?