Как называется художественный приём, основанный на противопоставлении предметов или явлений (внизу дикие мужики, а тут блины с шампаским)? В нижнем этаже в трактиреЕгорова в Охотном ряду было полно лохматыми, толсто одетыми извозчиками, резавшими стопки блинов,залитых сверх меры маслом и сметаной, было парно, как в бане. В верхних комнатах, тоже очень теплых, с низкими потолками, старозаветные купцы запивали огненные блины с зернистой икрой замороженным шампанским. Мы прошли во вторую комнату, где в углу, перед черной доской иконы БогородицыТроеручицы,горела лампадка, сели за длинный стол на черный кожаный диван... Пушок на ее верхней губебыл в инее, янтарь щек слегка розовел, чернота райка совсем слилась с зрачком, -- я не мог отвести восторженных глаз от еелица. А она говорила, вынимая платочек из душистой муфты: -- Хорошо! Внизу дикие мужики, а тут блины с шампанским и БогородицаТроеручица.Три руки! Ведь это Индия! Вы -- барин, вы не можете понимать так, как я, всю эту Москву. -- Могу, могу! -- отвечал я. -- И давайте закажем обед силен! -- Как это силен? -- Это значит -- сильный. Как же вы не знаете?РечеГюрги... -- Как хорошо! Гюрги! -- Да, князь Юрий Долгорукий. Рече Гюрги ко Святославу, князюСеверскому:Приди ко мне, брате, вМосковуиповелеустроить обед силен. -- Как хорошо. И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях. Недавно я ходила вЗачатьевскиймонастырь -- вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! А вЧудовомеще лучше. Я прошлый год все ходила туда на Страстной.Ах,как было хорошо! Везде лужи, воздух уж мягкий, на душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, ее старины... Все двери в собореоткрыты, весь день входит и выходит простой народ, весь день службы...Ох,уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский,вятский! Я хотел сказать, что тогда и я уйду или зарежу кого-нибудь, чтобы меня загнали на Сахалин, закурил, забывшись от волнения, но подошел половой в белых штанах и белой рубахе, подпоясанный малиновым жгутом, почтительно напомнил: -- Извините, господин, курить у нас нельзя... И тотчас, с особой угодливостью, началскороговоркой: -- К блинам что прикажете? Домашнеготравничку?Икорки,семушки?К ушице у нас херес на редкость хорош есть, а кнаважке... -- И к наважке хересу, -- прибавила она, радуя меня доброй разговорчивостью, которая не покидала ее весь вечер. И я уже рассеянно слушал, что она говорила дальше. А она говорила с тихим светом в глазах: -- Я русское летописное, русские сказания так люблю, что до тех пор перечитываю то, что особенно нравится, пока наизусть незаучу. Был в русской земле город, названием Муром, в нем жесамодержствовалблаговерный князь, именем Павел. И вселил к жене егодиаволлетучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном... Я шутя сделал страшные глаза: --Ой,какой ужас! Она, не слушая, продолжала: -- Так испытывал ее Бог. Когда же пришло время ее благостной кончины, умолили Бога сей князь и княгиня преставиться им в един день. И сговорились быть погребенными в едином гробу. И велели вытесать в едином камне двагробныхложа. И облеклись,такождеединовременно, в монашеское одеяние... И опять моя рассеянность сменилась удивлением и даже тревогой: что это с ней нынче?