Демонстрационная версия ЕГЭ 2018 - Литература

К какому жанру относится произведение И. С. Тургенева «Отцы и дети»?

—  Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  —  Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

—  Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

—  Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  —  Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

—  Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

—  В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  —  На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

—  Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

—  Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одеженку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

—  Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

—  Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-⁠русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

—  Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  —  Разве что на дороге случилось?

—  Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

Как называется идеология полного отрицания общепринятых ценностей, культивируемая Базаровым и Аркадием Кирсановым?

Текст произведения
— Вот мы и дома, — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами. — Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.
— Поесть действительно не худо, — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.
— Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее. — Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами. — Вот кстати и Прокофьич.
Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.
— Вот он, Прокофьич, — начал Николай Петрович, — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?
— В лучшем виде-с, — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови. — На стол накрывать прикажете? — проговорил он внушительно.
— Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?
— Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одеженку, — прибавил он, снимая с себя свой балахон.
— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?
— Да, надо почиститься, — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями, — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-⁠русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».
Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.
— Я уже думал, что вы не приедете сегодня, — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы. — Разве что на дороге случилось?
— Ничего не случилось, — отвечал Аркадий, — так, замешкались немного.

И. С. Тургенев «Отцы и дети»

Внутренний и внешний демократизм Базарова созвучен духу описываемой автором эпохи. Укажите фамилию властителя дум революционно-демократической молодежи тех лет  — литературного критика, памяти которого посвящены «Отцы и дети».

— Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  — Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

— Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

— Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  — Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

— Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

— В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  — На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

— Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

— Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одежонку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

— Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

— Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  — Разве что на дороге случилось?

— Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

Установите соответствие между персонажами, фигурирующими в данном фрагменте, и их дальнейшей судьбой. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца.

Как называется значимая подробность, являющаяся средством художественной характеристики (например, отмеченные автором базаровский балахон и английский сьют Павла Петровича)?

—  Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  —  Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

—  Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

—  Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  —  Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

—  Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

—  В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  —  На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

—  Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

—  Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одеженку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

—  Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

—  Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-⁠русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

—  Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  —  Разве что на дороге случилось?

—  Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

Старший Кирсанов и Базаров с первых страниц произведения даны в противопоставлении. Как называется приём резкого противопоставления, используемый в художественном произведении?

—  Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  —  Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

—  Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

—  Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  —  Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

—  Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

—  В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  —  На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

—  Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

—  Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одеженку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

—  Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

—  Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-⁠русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

—  Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  —  Разве что на дороге случилось?

—  Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

«Отцы и дети» образно и тематически перекликаются с известным произведением И. А. Гончарова, названным по фамилии главного героя. Укажите фамилии двух гончаровских персонажей, один из которых в чём-то внутренне близок Базарову, а другой, подобно старшему Кирсанову, является его полной противоположностью.

—  Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  —  Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

—  Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

—  Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  —  Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

—  Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

—  В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  —  На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

—  Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

—  Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одеженку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

—  Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

—  Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-⁠русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

—  Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  —  Разве что на дороге случилось?

—  Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

Назовите модернистское поэтическое течение начала XX века, одним из ярких представителей которого являлся А. А. Блок.

Россия

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одной заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908 год

Укажите номер строфы (порядковое числительное в именительном падеже), в которой поэт использует анафору.

Россия

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одной заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908 год

Из третьей строфы выпишите эпитет, являющийся одной из характеристик центрального образа стихотворения А. А. Блока.

Россия

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908 год

Выберите только ОДНУ из пяти предложенных тем сочинений (11.1–11.5) и укажите её номер в БЛАНКЕ ОТВЕТОВ № 2. Напишите сочинение, раскрывая тему сочинения глубоко и многосторонне. Аргументируйте свои суждения, опираясь на анализ текста(-ов) произведения(-ий). Не искажайте авторской позиции, не допускайте фактических ошибок. Используйте теоретико-литературные понятия для анализа произведения(-ий). Продумайте композицию сочинения, не нарушайте логики изложения. Соблюдайте нормы литературной письменной речи, пишите сочинение грамотно и разборчиво, оно оценивается по критериям грамотности. Минимально необходимый объём сочинения – 200 слов (при меньшем объёме за сочинение выставляется 0 баллов).

11.1.  Какую роль в раскрытии образа Чацкого играют монологи героя? (По пьесе А. С. Грибоедова «Горе от ума».)

11.2.  Кто из персонажей романа Л. Н. Толстого «Война и мир» Вам наиболее интересен и почему? (С опорой на анализ произведения.)

11.3.  Тема родной природы в лирике С. А. Есенина. (На примере не менее чем трёх стихотворений.)

11.4.  Страницы русской истории в новейшей отечественной литературе. (На примере произведений одного из писателей: А. Варламова, В. Пелевина, В. Шаламова.)

11.5.  Литература и другие виды искусства.

Из приведённого ниже перечня выберите все названия художественных средств и приёмов, использованных поэтом во второй строфе данного стихотворения. Запишите цифры, под которыми они указаны.

1)  гипербола

2)  инверсия

3)  ирония

4)  повтор

5)  сравнение

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908 год

Укажите размер, которым написано стихотворение А. А. Блока «Россия» (без указания количества стоп).

Россия

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908 год

Как в данном эпизоде «Отцов и детей» намечается основной конфликт произведения?

— Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  — Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

— Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

— Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  — Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

— Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

— В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  — На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

— Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

— Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одежонку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

— Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

— Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  — Разве что на дороге случилось?

— Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

В каких произведениях русской классики отображены взаимоотношения представителей разных поколений и в чём эти произведения можно сопоставить с тургеневскими «Отцами и детьми»?

— Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  — Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

— Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

— Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  — Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

— Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

— В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  — На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

— Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

— Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одежонку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

— Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

— Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  — Разве что на дороге случилось?

— Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.

Каким чувством проникнуто обращение поэта к России?

Россия

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908 год

В каких произведениях русских поэтов создан образ России и в чём сходство и различие этих произведений со стихотворением А. А. Блока?

Россия

Опять, как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые, —

Как слёзы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадёшь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле —

Одной слезой река шумней

А ты всё та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснёт в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

А.А. Блок, 1908