Тренажёр ЕГЭ Литература

Как в данном эпизоде «Отцов и детей» намечается основной конфликт произведения?

— Вот мы и дома,  — промолвил Николай Петрович, снимая картуз и встряхивая волосами.  — Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.

— Поесть действительно не худо,  — заметил, потягиваясь, Базаров и опустился на диван.

— Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее.  — Николай Петрович без всякой видимой причины потопал ногами.  — Вот кстати и Прокофьич.

Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.

— Вот он, Прокофьич,  — начал Николай Петрович,  — приехал к нам наконец... Что? как ты его находишь?

— В лучшем виде-с,  — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови.  — На стол накрывать прикажете?  — проговорил он внушительно.

— Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?

— Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одежонку,  — прибавил он, снимая с себя свой балахон.

— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к себе на минутку?

— Да, надо почиститься,  — отвечал Аркадий и направился было к дверям, но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большею частью исчезает после двадцатых годов.

Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями,  — руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».

Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил её обратно в карман.

— Я уже думал, что вы не приедете сегодня,  — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные белые зубы.  — Разве что на дороге случилось?

— Ничего не случилось,  — отвечал Аркадий,  — так, замешкались немного.